IV Парад. Работа над картиной «Натурщицы» Страница 2
1 - 2 - 3 - 4
Международная выставка в галерее Жоржа Пти подходит к концу (она закроется 30 мая), а Синьяк уже готовится к летним странствиям; он побывает в Кантале, затем в Коллиуре. Сёра снова берется за «Натурщиц». В этом году он не поедет на побережье Ла-Манша, так как 28 дней, с 22 августа по 18 сентября, должен провести на военных сборах.
Работа над картиной «Натурщицы» затягивается, поскольку художник, так и не согласившись с мнением Синьяка и членов «Группы двадцати», решил уплотнить ее фактуру, покрывая холст еще более мелкими точками и приближая их друг к другу, несомненно, с тем, чтобы как можно лучше передать нежность кожи. Первые попытки в этом направлении он предпринял в крокетонах, которые получились на редкость изящными.
Уже давно Сёра не давала покоя еще одна проблема, проблема рамы. Отказавшись от золотой рамы, которая являлась не чем иным, как «ярмарочным галуном вокруг цвета», он до сих пор удовлетворялся белой рамой. Но, какой бы она ни была, рама оставалась «барьером»; она «обрывала, разрывала одним махом гармонические сочетания». Восемь лет назад, в 1879 году, на четвертой выставке импрессионистов Мэри Кессет заключила две свои картины в цветные рамы, одну — в зеленую, а другую в ярко-красную. На следующей выставке, состоявшейся в 1880 году, Писсарро поместил офорты, исполненные на желтой бумаге, в рамы фиолетового цвета. Гоген также отдал дань подобным экспериментам. Сёра вводит новшества.
Он сохраняет белую раму, но покрывает ее точками цветов, дополнительных к цветам, располагающимся по краям картины. Таким образом, гармонии оттенков будут затухать не резко, а постепенно. (По мнению Анри Дорра, микроскопическое исследование «Стоящей натурщицы» заставляет нас думать, что некоторые точки, образующие рот модели, были нанесены обычным волоском. «Микроскоп обнаруживает, — отмечает в свою очередь Жермен Базен, — что эти мелкие Мазки нанесены не рядом, а несколькими слоями и связаны между собой, как петли ткани»)
Однако это еще не вполне удовлетворяет Сёра. Люди, подобные ему, никогда не могут утолить стремление к абсолюту. Но при этом, увлекшись какой-то идеей, они часто рискуют впасть в крайность, в излишнюю усложненность. В конце концов Сёра стал придавать раме непомерно большое значение. Он соединяет ее с сюжетом картины и в зависимости от того, где в его композиции располагается источник освещения — спереди или сзади, наносит на раму оранжевые или голубые точки.
К этому новшеству все отнесутся по-разному. Писсарро, отец и сын, кажется, познакомились с ним первыми. В начале июня Люсьен, который недавно перебрался в Париж — чтобы подцержать семью, он поступил в мастерскую хромолитографии на улице дю Шерш-Миди, — долго беседовал с Сёра о раскрашенных рамах. Позднее, пятнадцатого числа, мастерскую Сёра посетил Камиль Писсарро. Рама «Натурщиц» привела его в восторг.
* * *
«Мы будем вынуждены поступить так же, — писал он Синьяку. — Картина смотрится по-разному в белом или каком-либо ином обрамлении. Ей-Богу, ощущение солнца или пасмурной погоды возникает только благодаря этому необходимому дополнению. Я в свою очередь попытаюсь сделать то нее самое; разумеется, я выставлю свою картину, — спешит добавить Писсарро, — лишь после того, как наш друг Сёра объявит о своем приоритете, как и полагается».
* * *
В течение июня Сёра принимал визит за визитом. Однажды утром приехавший в Париж Верхарн поднялся к нему в мастер скую и впервые в дыму от сигарет и трубок, который обволакива и собеседников «атмосферой интимности», «от их взаимной настороженности не осталось и следа». Расслабившись, Сёра пустился в воспоминания о своих первых шагах в искусстве, о своем дебюте, о видах Аньера, где «необыкновенно мягкое и приятное освещение», какого не встретишь нигде больше, о своей «жизни, поделенной надвое самим искусством», о летних неделях, которые он посвящал пейзажам, и о зимних месяцах, занятых работой над большим полотном. «Картина программная?» — перебивает его Верхарн. «Нет», — отвечает Сёра, но ремарка его не останавливает, и он продолжает говорить...
Журналы, книги — среди них, несомненно, первый, только что вышедший из печати сборник Гюстава Кана «Кочевые дворцы» — кипами лежат на столе возле кистей, тюбиков с красками, кисета. На стенах рядом с крокетонами висят несколько произведений Гийомена, Константэна Гиса, Форена и художника-плакатиста Шере, этого, по выражению Фенеона, «Тьеполо вдвойне», талантом которого восхищается Сёра, «покоренный радостью и весельем его рисунков», и в секреты ремесла которого пытается проникнуть. В тишине мастерской струится ровный голос художника.
А тем временем на улицах Парижа нарастает возбуждение. 30 мая генерал Буланже покинул военное министерство. Создавая угрозу для властей, ширится его популярность, питаемая одной из тех страстей толпы, которые имеют все признаки любовного безумия. Песни, лубочные картинки, брошюры, игральные карты, различные безделушки прославляют героя с белыми усами; его изображение воспроизводится повсюду: на курительных трубках, на брошюрах с трехцветной ленточкой, на пятифранковых монетах, продающихся за три су, на игрушках, одна из которых воздает хвалу «всегда твердо стоящему на ногах генералу»: «Статуэтка сконструирована таким образом, что она непременно возвращается в вертикальное положение, сколько бы ни пытались ее опрокинуть, какой патриот не пожелает стать обладателем и распространителем этого популярного символа уважаемой Франции и защиты Республики. Чтобы получить его бесплатно в тщательной упаковке, пришлите 1 франк 50 сантимов и т. д.». (Цитируется Адриеном Дансеттом в его книге «Буланжизм».)
Вскоре из Бельгии вместе с сыном Эдмона Пикара, Робером, приезжает Тео ван Риссельберг. 1 июля он посещает Сёра. Риссельберг начал работать в дивизионистской манере. Споры о научных или технических вопросах между его братьями — двое из них архитекторы, третий инженер по строительству мостов и дорог, а старший известный физик, имеющий на своем счету различные изобретения (самые значительные из них в области телеграфических коммуникаций), — свидетелем которых он не раз бывал, в определенной степени подготовили его к восприятию неоимпрессионистского метода. В прошлом ученик Школы изящных искусств в Генте и Брюсселе, он всегда отличался независимым, неуживчивым духом. «Господина Бугро и компанию» Риссельберг именует «шлюхами в искусстве». Однако это личность скорее пылкая, чем творческая, в большей степени восприимчивая, нежели одаренная подлинным живописным чувством. Он испытал на себе и продолжает испытывать до сих пор влияние Бастьена-Лепажа и прежде всего Уистлера, и об одном из портретов, который он пишет в манере Сёра, можно сказать, что это полотно «напоминает картину Уистлера, только исполненную крохотными точками». (Джон Ревалд)
Без Буланжа, без Буланжа как?
Буланже-то нам и нужно!
Вот так! Вот так! |
Вечером 8 июля вся столица словно охвачена любовным порывом. Тысячи людей заполняют Лионский вокзал, чтобы помешать отбытию поезда, который должен увезти Буланже в Клермон-Ферран: желая избавиться от этого неудобного типа, правительство направило его туда командовать 13-м корпусом. Парижане поют и кричат. Ложатся на рельсы. В конце концов «бравый генерал» спасается ночью бегством на паровозе...
Между тем Сёра напряженно работает в своей мастерской. Посетителей он принимает теперь лишь изредка, разве что Люсьена Писсарро или Дюбуа-Пилье, который постоянно подвергается нападкам со стороны своего начальства: поговаривают даже о его смещении с должности. «Дело серьезное, — высказывается Сёра. — Но что поделаешь, такова жизнь!»
В статье Верхарна «Заметки о творчестве Фернана Кнопфа» художник прочел следующее: «Надо ли добавлять, что какой бы тщательной ни была манера Фернана Кнопфа, она ни в чем не похожа на прилизанность, пуантилировку и другие идиотские мозаики художниц и художников». Сёра поражен. «Одна фраза заставила меня задуматься... Я ничего не понимаю», — писал он в августе Синьяку.
«Я никого не вижу, — сообщает он в том же письме. — Погода теплая. Вечером на улицах пусто (провинция). Легкий сплин».
Только один раз, да и то вскользь, Сёра упомянул о своей картине «Натурщицы». «Холсты с гипсовым грунтом ужасны. Ничего не понимаю. Все оставляет пятна — работать очень трудно».
20 августа скончался Жюль Лафорг, чей организм так и не справился с болезнью, усугубляемой нуждой и лишениями. Ему было двадцать семь лет.
| Жизнь или смерть? Какая мука — сделать выбор! |
«Это решительно занимает чересчур много времени», — писал Писсарро в июле Люсьену. Работа над картиной застопорилась «Однако, — сообщал он, — я работаю над нею каждый день... Возможно, мне придется вернуться к своей прежней манере».
Нет, для Писсарро речь не идет о том, чтобы отвергнуть неоимпрессионизм — пока не идет, — но он ищет способ ускорить творческий процесс.
Не проходит и нескольких недель, как он принимает решение оставить парализующий его метод, отказаться от чересчур скрупулезного применения точечной техники, «по возможности соблюдая, — как он уверяет в письме от 25 августа, — законы цвета». Возможно, Писсарро слегка сожалеет об этом, но важнее всего, что он чувствует себя независимым, и это немного успокаивает его душу, несмотря на многочисленные житейские заботы. Ибо его материальное положение, увы, нисколько не поправилось.
Жена Писсарро, которая отчитывала мужа и, поддаваясь дурному настроению, упрекала его в «равнодушии», «беспечности», «эгоизме», не сомневалась в том, что окажется более ловкой, более удачливой в делах, чем он. И она отправилась в путь, с намерением посетить друзей коллекционеров. Писсарро предвидел отрицательные результаты этого демарша. Однако по возвращении жены он все же пришел в раздражение, узнав, что бывший кондитер Мюре, удалившийся в Овер-сюр-Уаз, считает его «конченым» — когда речь заходит о Писсарро, «все улыбаются», заметил Мюре, — что в Париже доктор де Беллио «также констатировал, что художник он конченый или деградирующий, что он допустил серьезную ошибку, вознамерившись — как он сам заявил — сделать шаг вперед».
* * *
«Итак, наше положение таково: мрак, сомнения, распри и при этом надо создавать произведения, за которые не было бы стыда перед коллегами. Надо заниматься искусством, иначе все потеряет смысл. Поэтому, дорогой мой Люсьен, я собираюсь с силами, чтобы противостоять буре, и стараюсь не впадать в отчаяние... Внутренне я делаю героические усилия, дабы не утратить своего хладнокровия».
1 - 2 - 3 - 4
 Лунная ночь на Капри (И.К. Айвазовский, 1841 г.) |  Большая сосна (Поль Сезанн) |  Сидящая женщина в голубом (П. Сезанн) |