Разлад среди импрессионистов. Онофлёр. Париж. Страница 3
1 - 2 - 3
* * *
Фенеон осмелился сказать, что дивизионизм находится в авангарде движения импрессионизма, и это вызвало возмущение как Гийомена, так и Гогена. «Гийомен тихонько меня ненавидит», — написал Сёра Синьяку, уехавшему в Лез-Андели. Однажды вечером, в середине июня, Сёра повстречал в пивной Ветцеля на улице Обер Гийомена, который с негодованием упрекнул его в том, что он «ведет себя как Раффаэлли» (Раффаэлли, протеже Дега, любил теоретизировать; за два года до этого он опубликовал фрагменты из «Философии современного искусства»). Фенеон причислил Дюбуа-Пилье к новаторам, поэтому рассерженный Гийомен бросил своему младшему товарищу: «Ни Дюбуа-Пилье, ни вы, ни Синьяк не являетесь авангардом импрессионизма». Так, значит, им были старшие?! «Очевидно, надо уважать возраст, — комментировал Сёра. — Я поскорее замолчал и уткнулся в газету... Гийомена, наверное, завел Гоген, он это умеет».
13 июня вышла статья Фенеона; выставка закрылась 15-го; 16 июня художники сняли со стен свои картины и расстались друг с другом, «вернее, разбежались во все стороны, как трусы», — писал Сёра. Для последней в ряду выставок, которые в течение двенадцати лет служили вехами в истории импрессионизма, такой финал, разумеется, был печальным, но в то нее время и достаточно символичным. Через два дня, 18 июня, произошло событие — вернее, недоразумение, — из-за которого художники окончательно разошлись.
В ту пятницу, вечером 18-го числа, Сёра узнал от Писсарро в кафе «Новые Афины», что Гоген проник в мастерскую Синьяка, чтобы порисовать, и собирался вернуться туда на другой день Этот «поступок» взволновал обоих; они действительно не знали, что Гогену такую возможность любезно предоставил сам Синьяк. Писсарро, и так уже настороженно относившийся к Гогену, считал, что тот позволил себе «бесцеремонность матроса». В субботу Сёра предупредил об этом Синьяка и дал распоряжение консьержу своего друга никого не пускать в его мастерскую. Взбешенный Гоген направил Синьяку ядовитое письмо: «Я человек невоспитанный и неделикатный; вы поистине проявили редкую доброту, приняв с моей стороны подобную бесцеремонность. Именно так сказал мсье Сёра Писсарро и Гийомену... Как художник я могу испытывать колебания и быть недостаточно сведущим, но как человек светский я никому не позволю грубо обходиться со мной». Истина в конце концов восторжествует, но слишком поздно, чтобы пересмотреть вконец подорванные отношения. Ни Гоген, ни Гийомен не примут участия в выставке независимых. А дивизионизм станет для Гогена предметом саркастических высказываний.
Как и в прошлом году, Сёра проведет некоторое время на нормандском побережье. В воскресенье 20 июня он отбыл в Онфлёр, о котором ему, возможно, рассказывал Анри де Ренье, уроженец тех мест.
С начала века Онфлёр привлекал к себе художников, их пленяли виды, открывавшиеся в устье Сены. Имена Коро, Диаза, Курбе, Арпиньи, Труайона, Добиньи принесли славу постоялому двору в местечке Сен-Симеон, получившем название «нормандского Барбизона» и расположившемся на середине склона побережья Грае, вдоль дороги, ведущей в Трувиль. В Онфлёре работал, в частности, Йонгкинд, «восхитительный предшественник» импрессионистов, по выражению Синьяка. (Он писал «Йонгкинд первый отказался от плоской живописи, разложил свои цвета, довел Деление мазков до бесконечности и сочетанием разнообразных почти чистых элементов достиг колорита редкой красоты») Здесь родился и другой великий предшественник, Буден, чью ловкость в передаче «метеорологических красот» в «сотнях пастельных этюдов, написанных на берегу моря и под чистым небом», превозносил Бодлер. Рисовали здесь и Моне, Сислей, Базиль. «Здешние места — это рай, — писал Базиль, которого летом 1864 года увлек с собой в Онфлёр Моне. — Нигде больше не увидишь таких тучных лугов и таких красивых деревьев; повсюду бродят коровы и резвятся дикие лошади. Море, а скорее, невероятно широкая Сена, являет собой дивный горизонт для огромной массы зелени...»
Живописность Онфлёра, с его старой гаванью, церковью Св. Екатерины, особняком королевского наместника, хорошо известна. Сёра — он живет у акцизного чиновника мсье Элуэна на улице де Грае, 15, — не ограничивается этими «достопримечательностями». Он прогуливается по набережным или побережью, вглядываясь в море, которое кажется ему какого-то неопределенного серого цвета, «даже при самом ярком солнце и голубом небе». Барометр показывает на хорошую погоду. Сёра делает пока наброски, чтобы «освоиться».
В этом году он работает более настойчиво, чем прошлым летом в Гранкане. Он хотел бы привезти из Онфлёра достаточно большое количество полотен, и ему не терпится взяться за них. Но едва он начинает несколько марин, как возникают препятствия. В начале июля поднимаются ветры, небо часто заволакивают тучи, и Сёра не может наблюдать за изменением оттенков. Еще одна неприятность: начав рисовать уголок гавани с судами у пристани, он через восемь дней вынужден оставить холст на стадии проработанного эскиза, потому что суда снялись с якоря (Это полотно, которое Сёра, однако, считал «оконченным», в настоящее время находится в Музее Креллер-Мюллера в Оттерло (Нидерланды)). Суета, движение, царящие на пристанях, очевидно, мало подходят для кропотливой манеры Сёра.
Все это мешает его работе, но не прерывает ее вовсе. Он начал с полдюжины полотен: «Вход в порт», «Часть мола» (в пасмурную погоду), «Берег Ба-Бютен», «Устье Сены» (в сумерки), этюд с изображением больницы Онфлёра и соседствующего с ней маяка. (Ныне эти пять картин являются собственностью (в порядке перечисления): Фонда Барнза (Мерион, США), Музея Крёллер-Мюллера (Оттерло, Нидерланды), Музея Турнэ, Музея современного искусства в Нью-Йорке, Национальной галереи в Лондоне.) Сёра трудится то над одним, то над другим из этих полотен, «пуантилируя» с еще большей точностью, чем раньше. На этих берегах или пристанях ни одного силуэта — ни купальщика, ни моряка, ни прохожего. Единственные «живые» существа здесь — это несколько судов — парусники или пароходы. Линии набережных, молов, маяков и мачт вносят в композиции строгую геометрию, которая усиливает завораживающее своеобразие этих лишенных людей сцен.
Они — отражение жизни самого художника, в ее течение, кажется, не вмешивается ничто, кроме упорных непрекращающихся раздумий над живописью. Сёра общается, пожалуй, с одним Синьяком, которому он изредка посылает лаконичные письма, их назначение — «поддерживать огонь». На его лице иногда появляется улыбка, стоит ему прочесть заметку в газете, где «нео» именуют «ташистами»... Но какая нее потаенная суровость должна была владеть душой этого одиночки? «Будем снова пьянеть от света, это утешительно» — так заканчивает он одно из своих писем Синьяку.
В первых числах августа он подводит итог своей работе в Онфлёре. Ни одно из его полотен еще не окончено, ни одно «не удовлетворительно», за исключением «Уголка гавани», к которому он больше не вернется («Посмотрю, как он будет выглядеть в раме»), По возвращении в Париж Сёра завершит свои произведения, посвятив им недели, даже месяцы работы в мастерской.
Прежде чем покинуть Онфлёр, он все же вновь вернется к теме кораблей у причала и нарисует пришвартовавшийся пароход «Мария». (В настоящее время картина находится в Пражской национальной галерее.)
В пятницу вечером 13 августа — «Мне, такому суеверному, прямо-таки повезло!» — он отбудет в Париж, где через неделю должна открыться вторая выставка независимых, которая продлится с 20 августа по 21 сентября.
Группа художников, соперничающая с Обществом независимых, продолжала бурную деятельность: в то же самое время, а главное, в тех нее бараках Тюильри, где Общество собиралось показать работы своих членов, она планировала открыть свою выставку. Группа займет левую сторону, Общество — правую, и входы на обе выставки будут располагаться рядом друг с другом. Это могло вызвать неразбериху.
И действительно, после торжественного открытия выставок люди, пришедшие на улицу Тюильри, могли подумать, будто очутились в одном из оживленных кварталов Парижа, где зазывалы из лавок готового платья пытаются перехватить друг у друга клиентов. Как только появлялся какой-нибудь посетитель, на него буквально набрасывались и оглушали с обеих сторон, стараясь перекричать один другого, конкуренты: «Сюда, сюда! Здесь выставлены истинные независимые, вы увидите лучшие их картины! » Чаще всего посетитель, окончательно сбитый с толку, не знал, куда ему идти.
«Я хотел бы уберечь публику, — напишет Арсен Александр, — от неприятностей, которые причиняла мне сия раздвоенность в последние дни, из-за чего я задержался с этим отчетом... Я предполагал, что существует только одна категория независимых, только одна манера быть независимым. Однако в настоящее время их две. Будем надеяться, что на будущий год останется лишь одна, ибо лишь одна из них была в этом году интересной». («Эвенман», 23 августа 1886 г.)
* * *
Разумеется, речь шла об Обществе, которое в пяти залах представило несколько сотен работ, написанных девяносто четырьмя участниками. Сёра и его друзьям — двое из них, Шарль Ангран и Анри-Эдмон Кросс, еще не переняли технику неоимпрессионистов — отвели пятый зал. Синьяк, как всегда проявлявший необыкновенную активность в качестве члена комитета по развеске, позаботился о том, чтобы полотна, заключенные в обычную белую раму, висели выигрышно. Сёра прислал четыре из тех картин, которые он выставлял на улице Лаффит: «Гранд-Жатт», две марины Гранкана и «Сену в Курбвуа»; он дополнил их третьей мариной Гранкана, пейзажем Сен-Дени, написанным в Онфлёре «Уголком гавани» и двумя крокетонами. Синьяк поступил так же, прибавив к нескольким работам маслом, уже знакомым посетителям по выставке на улице Лаффит, пейзажи, написанные им в течение последних недель в Лез-Андели. Вклад «нео» в эту экспозицию был представлен также полотнами Люсьена Писсарро и десятью картинами Дюбуа-Пилье, страстно увлекшегося пуантилизмом. «Что лучше всего выражает пуантилизм, — скажет Дега, — так это толченая древесина! » (Игра слов, основанная на фонетическом созвучии фамилии Dubois-Pillet и выражения «du bois pile» — толченая древесина (франц.).)
Вопреки не очень благоприятному времени года на выставку потянулся вселяющий надежду поток посетителей; в финансовом отношении была далее получена скромная прибыль — семьсот франков. Стало ясно, что публика начинает проявлять растущий интерес к дивизионизму. И не так уж важно, хвалят его или критикуют, главное, что об этом направлении все говорят. Интеллектуальное брожение 1886 года, в котором претворилась вера молодежи в свои силы и в свое будущее, способствовало восприятию новшеств. 18 сентября Жан Мореас опубликовал в газете «Фигаро литтерэр» манифест символизма. Через десять дней, 28-го числа, как бы откликаясь на это событие, «Эвенман» напечатала статью Гюстава Кана, где он проводил параллель между поэтикой символизма, «многотональным тоном Вагнера» и методом неоимпрессионизма. Фенеон в свою очередь продолжал пропагандировать творчество дивизионистов. В журнале «Вог» появился его отчет о выставке независимых, а 19 сентября в брюссельском журнале Октава Мауса «Ар модерн», парижским корреспондентом которого он недавно стал, — подробная статья. Фенеон уточнил принципы дивизионизма, отверг выдвигаемые против него обвинения и попутно, в красноречивых пассажах, описал картины художников:
«Марины мсье Сёра, спокойные и меланхоличные, расстилаются, с их однообразным плеском волн, вплоть до отдаленной линии горизонта, где соединяются с небом. Их подавляет скала... на фоне моря вырисовываются треугольники парусов... Эта суровая живопись не заботится о приятном для глаз цвете, о пафосе исполнения, у нее горьковатый и соленый привкус...» («Ар модерн», 19 сентября 1886 г Анграну Фенеон дал в журнале «Вог» следующую оценку, где со всей очевидностью обнаружилась его способность испытывать почти сладострастное чувство от жонглирования словами «Кисть его, обладающая дьявольской изворотливостью, прорабатывает и измельчает густую и пластичную массу, придавая ей выпуклость, царапает ее, терзает, гильотинирует»)
* * *
С технической частью своей статьи, опубликованной в «Ар модерн», Фенеон ознакомил Писсарро. Последний предпочел бы, чтобы Ф. Ф. обратился к Сёра. «Но это невозможно», — отрезал Фенеон. Чем больше шума возникает вокруг «нео», тем более подозрительным становится Сёра. Не испытывал ли и сам Писсарро чувств, подобных тем, которые одолевали его молодого товарища? «Я боюсь, что она слишком хорошо все объяснит, — писал он Люсьену по поводу статьи Ф. Ф., — как бы нас не надули художники».
В конце августа состоялись торжества по случаю столетия Шеврёля. На банкете в его честь председательствовал генерал Буланже. Со дня парада 14 июля, где он гарцевал на своей лошади по кличке Тунис, «бравый генерал» приобрел огромную популярность и теперь повсюду произносил речи. В личном деле Фенеона, его подчиненного по службе в военном министерстве, генерал отметил: «На него можно положиться».
1 - 2 - 3
Следующая глава.
 Жорж-Пьер Сёра. Мыс Дю Ок в Гранкане |  Жорж Пьер Сера. Воскресная прогулка на острове Гранд Жатт |  Жорж Пьер Сёра. Корабли в море |